— Наше общество переживает сильный всесторонний кризис — политический, экономический, правовой, демографический. Психоэмоциональное напряжение растет для всех слоев населения и категорий граждан, для «правых» и «левых». У каждого актуализируются его глубинные страхи и детские травмы.
Вы замечали, что болеющий или находящийся в сильном стрессе человек становится эмоционально неустойчивым, упрямым, капризным, ранимым? Это явление называется «психический регресс»: человек откатывается к более ранним стадиям психоэмоционального развития.
Глубина регресса у каждого своя: кто-то становится «трудным, агрессивным подростком», кто-то «потерянным ребенком», кто-то стремится свернуться «калачиком» и «вернуться в утробу», сделать вид, что ничего не происходит или совершенно его не касается.
Люди сталкиваются с лавиной труднопереносимых чувств: страхом, злостью, отчаянием, обидой, негодованием, разочарованием, надеждой на лучшее, верой в собственные идеалы, гордостью. Чувства сменяют друг друга («синусоида белоруса»: от «мы победим» до «нас всех расстреляют») или возникают одномоментно, создавая серьезный внутренний конфликт — «люблю своих родителей» и «не могу поверить, что они не на моей стороне». Чем выше уровень стресса для человека, тем сложнее ему поддерживать независимость и критичность мышления, проще обратиться за поддержкой к усвоенным в детстве установкам, откатиться к «заводским настройкам».
А теперь вспомним, что у нас доминирует в родительских воспоминаниях о детстве: 1) меня били, поэтому (!) я вырос человеком, 2) мои родители ели лебеду и пекли хлеб из муки с опилками (а вы не цените продовольственное изобилие), 3) у меня отца не было, до сих пор ищу, за кого бы спрятаться, 4) я вырос в детдоме — государство мне все дало, 5) я никто, и звать меня никак — не моего ума дело, 6) лишь бы не было войны… Дополните примерами из своей семейной истории.
Мы видим, что у значительной части (не у всех) поколения наших родителей насилие и лишения воспринимаются как норма, они не готовы протестовать и сильно пугаются, когда кто-то протестует рядом (не злите «родителя», а то влетит всем без разбора и для профилактики). Прошедшие войну отцы были сильны и суровы, а их дети запуганы и отчаянно стремятся соответствовать ожиданиям.
Дети напуганных родителей либо получили послабления в воспитании и свободу самоопределения, либо были запуганы еще больше и сохранили ригидную установку на физическое выживание.
Наибольшее расслоение взглядов — у людей 40−60 лет (точной статистики нет, полевые наблюдения за событиями и высказываниями). Связь между поколениями сохранялась довольно сильной вплоть до 90-х годов ХХ века и развала Советского Союза, пока три-четыре поколения жили на одних квадратных метрах, друг за другом присматривали и читали одни и те же сказки. Для разногласий не было почвы и простора.
Потом случились «лихие 90-е». Почти все трудоспособные взрослые (включая действующих офицеров и их семей) погрузились в челночный бизнес, перманентно находясь между Турцией и Польшей, Украиной и Россией. А их дети, всеми правдами и неправдами одетые, обутые и накормленные, но одинокие, предоставленные сами себе, были заняты поиском новых смыслов и ценностей. Именно в этом поколении родилось устойчивое «со мной так нельзя! я не согласен! я не позволю!». Именно это поколение перестало доверять воспитание своих детей бабушкам и дедушкам, уже осознавая несовпадение ценностей.
Таков в кратком изложении историко-психологический контекст текущих событий в Беларуси.
С точки зрения психоанализа бессознательных процессов любое лицо (или группа лиц), наделенное властью, воспринимается как родительская фигура. Эти знания используют маркетологи, пропагандисты и психологи в своей профессиональной деятельности.
На бессознательных процессах легко манипулировать. И нужно обладать высоким уровнем осознанности, чтобы разделять: «государство» не равно «президент», президент — нанятый/избранный администратор, а не «родитель», государственный бюджет формируется из ресурсов налогоплательщиков (каждого из нас), а не из кармана членов правительства (администрации президента, Совета министров, парламента).
Фразу «государство вам дало!» следует переводить на человеческий язык как «чиновники перераспределили наши с вами деньги вот таким образом». И когда людей, выходящих на митинги, обвиняют в том, что они «против государства», — это неверно. Здесь происходит подмена понятий с целью маргинализировать протест. Протестующие не против государства, но за «государство, в котором соблюдаются конституционные права его граждан».
Теперь можно перейти к анализу историй наших читателей.
Алла, молодая мама: «Мать говорит, что у меня заберут ребенка, раз я против власти»
— Моя мама — пенсионерка. До выборов, когда она читала про задержания на акциях, то резко осуждала насилие со стороны силовиков. Потом все изменилось: просмотр новостей по телевизору развил в ней агрессию, а рассказы о насилии в минских РУВД мама начала называть фейками и винить людей в том, что с ними случилось.
У родителей есть доступ к интернету, они пользуются социальными сетями, но продолжают смотреть телевидение. Оно влияет на них сильнее. Они не воспринимают информацию из других источников. Причем если с папой мы можем спокойно поговорить, то с мамой чаще ругаемся. Она не понимает, что насилие нельзя оправдывать.
Еще она уверена, что людям на маршах против насилия платят. Мама просто не может представить, что кто-то может выйти на улицу в знак протеста, потому что чувствует в этом необходимость. В ее мышлении есть двойной стандарт. Когда я говорю о своей уверенности в том, что платят и заставляют выходить как раз на провластных митингах, она говорит: «А что тут такого? За сто рублей я бы тоже сходила». Когда я сама сходила на марш, мама стала называть меня фашисткой.
Сейчас я нахожусь в декрете. Мама говорит, что у меня заберут ребенка, раз я выступаю против действующей власти и хожу на демонстрации. Но ее совсем не смущает, что на провластные митинги тоже приходят с детьми. Ситуацию я переживаю очень болезненно. Мне непонятно, как родной человек, который меня вырастил, может оправдывать насилие и проявлять такую агрессию.
Комментарий психолога: Мама Аллы — тип «запуганного ребенка». Страшно усомниться в авторитете «родителя», так как его власть воспринимается как безграничная и несокрушимая, а непослушание грозит физическим или психологическим уничтожением. Яркий пример эффективности пропагандистских манипуляций над бессознательными процессами травмированного человека: представитель власти прав, потому что он «сильный», а собственный ребенок (любого возраста) «слаб» и потому незначителен и неправ, несмотря ни на какие разумные доводы. Шаблоны «сильной» стороны копируются и воспроизводятся в обсуждениях с близкими без критической обработки — так безопаснее. Такой механизм психологической защиты называется «идентификация с агрессором».
Что делать Алле: осознать и принять травмированность матери. По возможности, дистанцироваться и поберечь себя. Переубеждать маму бессмысленно. Очевидно, что ее бессознательный страх тянется из детства, и он сильнее любых аргументов. Психотерапевтическая работа со страхами возможна только в том случае, если мать сама обратится за помощью в налаживании контакта с дочерью и будет открыта к изменениям.
Анна, находится в декрете: «Папа начинает разговор с вопроса: «Тебя еще не посадили?»
— У меня двое детей — 2 и 18 лет. Мы вместе ходим на марши, а мои родители (их дедушка и бабушка) нас осуждают. Первый раз конфликт разгорелся, когда я вышла на акцию солидарности с Бабарико после его задержания. В одном из телеграм-каналов появилось мое фото, где я стою в цепи солидарности с коляской. Отец увидел его, позвонил и сказал, что думал, что у меня больше мозгов. Дальше было не легче.
После августовских событий я купила «Комсомольскую правду» с фотографиями избитых и привезла им. Фотографии папа прокомментировал так: «Лучше бы тебя избили и ребенка бы у тебя отобрали за то, что ты шатаешься по улицам». Представляете?
Потом от него начали исходить такие высказывания: «Надо написать президенту, чтобы вас всех закрыли на «Динамо» и катком по вам прошли». Я говорю, как так? Есть же закон, никого нельзя убивать! Он подумал и говорит: «Ладно, надо давать огромные штрафы и не выпускать, пока родственники вас не выкупят».
Сейчас каждый наш разговор по телефону начинается с его вопроса: «А тебя еще не посадили?». Папа считает, что у меня должны отобрать пособие, раз я не поддерживаю власть. Он просто не понимает, что пособие мне власть дала не из жалости, я сама на него трудилась, потому что платила налоги.
Не понимаю, почему папа поддерживает власть, в молодости он был инкассатором, потом трудился на моторном заводе. Мама занималась воспитанием детей и не работала. Папе объективно не за что благодарить государство, потому что в 90-е и позже денег всегда не хватало. Мама часто говорит: «Ты не помнишь, как было». А я помню, но это не значит, что нельзя жить лучше. Не понимаю, за что они держатся.
Папа в интернет выходит, мама нет, говорит, что глубоко переживает происходящее.
Сейчас нам очень тяжело общаться, потому что папа считает меня изменницей Родины. Попыток поговорить было много, мой старший сын тоже ходил к ним, но он тоже встретил резкое отторжение. Папа с пеной у рта доказывал, что мы неправы. Он спрашивает: «Чего тебе не хватает? У тебя все есть». Отвечаю ему, что все, что у меня есть, я заработала сама. Я ИП, занимаюсь реставрацией мебели. Попыток поговорить было много, но папа идет в отказ.
Комментарий психолога: ошибка мышления отца Ани — подмена понятий: «президент» равно «государство». Оба родителя принадлежат к ригидному типу, в сложный период 90-х не приспосабливались, не ушли в бизнес, например, а решили довериться государству, выжили и остались благодарны ему. Государство для них «хорошее», и они его искренне защищают. Отцом Ани движет не страх, а «праведный» гнев. И хотя в историях Аллы и Ани текст про «избить и отобрать ребенка» звучит одинаковый, предпосылки у них разные.
Что делать Ане: поговорить с отцом о том, что она понимает, что им пришлось пережить, что она понимает его чувства и принимает его заинтересованность в государственных гарантиях и страховках (похоже, папа совсем не предпринимательского склада). Затем попытаться объяснить родителям механизмы пополнения госбюджета и его зависимость от трудоспособности и уровня доходов молодого поколения. Государство — посредник между кошельками детей и их родителей, со всеми вытекающими последствиями. Экономический и политический ликбез можно продолжать, когда эмоции улягутся. Родителям сложно принять то, что мир динамично меняется и предсказуемости советской юности уже не будет. Запаситесь терпением. Случай небезнадежный.
Виктория, работает в сфере образования: «Раз задерживают — значит есть за что бить»
— Родители очень давят на меня. Напирают на то, что я моложе и чего-то в жизни просто не понимаю. Пытаются доказать ошибочность моего мнения. Я показывала им видео с маршей, но они считают, что людям платит кто-то извне, либо удивляются, почему люди, у которых есть все, выходят на улицу. Они не понимают, что требовать можно чего-то большего, чем просто комфортная жизнь. При этом мама и папа с гордостью рассказывают, что за Лукашенко тоже собираются люди.
Мне кажется, конфликт начался, когда мама сама сходила на митинг. После провластного митинга она стала агрессивной, зарядилась какой-то ненавистью к протестующим, начала радоваться насилию. Она часто теперь смотрит новости и постоянно спрашивает: «Ну зачем они выходят! Чего им не хватает?» Она считает, что протестующие — лодыри и лентяи, они не хотят работать, только и ждут, что Тихановская всем по квартире даст бесплатно. Часто повторяет, что без Лукашенко все рухнет.
Когда я показывала ей видео задержаний, она реагирует однозначно: раз задерживают — значит есть за что бить. А когда она позвонила мне, а я была на мемориале Тарайковскому, то у нее почти случился нервный срыв. Не знаю, можно ли преодолеть этот разрыв. Точно не в ближайшее время. Пока я стараюсь не говорить с ней на тему политики.
Комментарий психолога: сознание родителей Виктории близко к рассуждениям «не жили хорошо, и начинать не стоит», «меня били, поэтому я вырос человеком», «хорошая жизнь добывается кровью и потом». Дальше базовых потребностей (выживание и безопасность) их круг интересов не распространяется, а любые изменения в общественном устройстве автоматически грозят потерями уже достигнутого или просто утратой спокойствия.
Потребности других людей в развитии, творческой самореализации, поиске новых смыслов они обесценивают. Это помогает ничего не менять и не пересматривать в собственной жизни. Так спокойнее. О будущем детей и внуков беспокоиться не нужно, ведь есть уже проверенные сценарии. Остается только надеяться, что мир подтянется под их ожидания и остановится в развитии (спойлер — нет). Родители Вики «за стабильность», и тут все средства хороши для них.
Что делать Вике: дистанция — правильная тактика. Родители не хотят углубляться в происходящее, правда их не интересует. Ресурса на обновление сценария жизни нет. Нужно двигаться самой в желаемом направлении, без оглядки на позицию родителей. Позже, в новой реальности, они скорее всего сделают вид, что никогда не были против перемен, и примут готовую данность без сопротивления: «Вы — молодые — делали, что хотели, мы вам не мешали». Обесценивающие комментарии и агрессивное созерцание они вмешательством не считают. Легко поддаются влиянию большинства (или того, кого они считают большинством) и встают на сторону «победителя». Переубеждать родителей в данном случае бесполезно — обесценят доводы «неразумного дитя». «Переобуются» сами, как только расстановка сил изменится явно.
Виктор: «Мама была в шоке: это приехали за нами? За избирателями?»
— Мама была сторонником Лукашенко вплоть до выборов 2020 г. Её мнение полностью формировали государственные телеканалы. Интернетом до недавнего времени она практически не пользовалась. Ей приходилось ухаживать за отцом-инвалидом (моим дедом), и к выборам-2010 она уже много лет не ходила на работу. Картину мира очень сильно формировали госканалы.
Конечно, не все ей нравилось, она соглашалась, что там «могут ляпнуть ерунду». Но в целом она верила, что Лукашенко всё делает для людей, не дает разграбить страну.
А еще она каждые выборы говорила «вот увидишь, на следующий срок он не пойдет, куда уже». Так было, по-моему, еще с 2006 года.
На почве политики мы очень много ругались, начиная с 2010 года. Я пытался донести свою точку зрения, опровергал неправду, которую говорили в СМИ, старался предоставлять факты, рассказывал, почему нужны изменения и что происходит на самом деле. Но она не слышала. Какие бы факты я ни приводил — находились оправдания: «это СМИ врут, запад проплатил, тебя зомбируют, дурят голову» — набор возражений из копилки пропагандистов.
Разница в наших позициях негативно повлияла на взаимоотношения: случались эмоциональные споры на повышенных тонах. Меня возмущало, что даже неоспоримые факты мама не слушала, говорила, что «я еще ребенок и ничего не понимаю». Эмоционально было очень сложно спокойно относиться к этому.
Все изменилось летом 2020 года. К началу избирательной кампании 2020 г. мама все еще оставалась сторонницей Лукашенко. Хотя уже не такой ярой: налог на тунеядство, отношение к СOVID-19, сам факт того, что он снова идет на выборы, мизерная пенсия — все это ухудшило отношение к нему.
В 2020-м я был активным участником избирательной кампании: подавал документы на участие в избирательной комиссии, зарегистрировался наблюдателем и т. д.
Это помогло заглянуть в избирательную «внутрянку» и матери: теперь это напрямую касалось меня. Вначале всем отказали в УИК. Я рассказывал ей все, присылал статьи, пояснял, как формируется состав комиссий (все свои и зависят от председателя), внезапные ограничения для наблюдателей и многое-многое другое.
К началу досрочного голосования мать была уверена: выборы проходят нечестно. Но считала, что за Лукашенко все равно большинство. Сама же она приняла решение не голосовать за него. Впервые за многие годы.
Она перестала быть его ярым сторонником, но все еще не понимала всего, что происходит. То есть она не могла поверить, что, например, Виктора Бабарико могли закрыть без причины или Тихановского… Но сомнения уже начинали появляться.
Окончательным фактором, который все изменил, стали события 9−11 августа.
Я был наблюдателем в одной из минских гимназий. Уже на досрочном голосовании в некоторые дни мы зафиксировали превышение явки в протоколах в три раза по сравнению с реальной. Всем этим я делился с мамой.
В сам день выборов, когда начался подсчет голосов (нас, наблюдателей, конечно же, выгнали с территории школы), мама оказалась рядом с участком. Позвонила спросить, как я там, я сказал, что на территорию школы пришло много соседей, ждут результатов. И сказал, чтобы тоже подходила — вместе подождем.
Она пришла, и события, которые происходили с этого момента, полностью перевернули ее отношение к власти Лукашенко.
Во-первых, пришло очень много людей — некоторых из них она знала долгие годы. За Лукашенко там не было никого. Появилось понимание: вот они, настоящие люди, твои соседи и знакомые, и вот какого они мнения.
Результаты не выносили много часов, было ясно, что комиссия просто не знает, что делать. Стемнело, и вдруг на участок пришли братки без опознавательных знаков с дубинками в руках. Их пустили на участок на глазах у всех! После их прихода «правильный» результат появился на двери школы очень быстро. А разочаровавшиеся избиратели, как и мы с мамой, не хотели стать участниками провокации и сразу вернулись домой.
И на своем пути люди встречают подъезжающие к школе 6−7 единиц техники с вооруженными людьми. Некоторые бойцы быстро выбежали и начали «штурмовать» территорию школы (все избиратели вышли с территории школы на тот момент).
Когда эта техника ехала, никто и подумать не мог, что это к нам. Все думали, что это в город — на серьезный силовой разгром. Как на войну приехали.
Мама в шоке: это они приехали за нами? За избирателями? На следующий день мама выдвинулась в сторону универсама «Рига» за покупками. А там в этот момент рвались гранаты и бегали «космонавты» со щитами. Она чуть не попала в центр этой передряги, но ушла домой через дворы. Следующий 1−2 дня мы провели вместе, я пробивался в интернет через vpn, показывал зверства, которые происходили. После этих событий она окончательно все поняла. Ей ничего не нужно было доказывать и объяснять.
Она подписалась на разные паблики в телеграме, активно смотрит информацию на YouTube. В общем, теперь уже она звонит рассказывать мне о новостях, а не я ей.
Все происходящее очень нас сплотило. Мы стали дружнее, ближе. Отношения действительно улучшились. Теперь мы активно можем обсуждать и политику, и это нас делает ближе, а не ссорит. Мы поддерживаем друг друга.
Комментарий психолога: мама Виктора — идеалистка. Многие избиратели 1994 года были очарованы и воодушевлены началом карьеры Лукашенко, его спасательной антикоррупционной политикой, которую информационно поддерживали все государственные средства массовой информации. Идеологическая работа на всех уровнях проводилась тщательная, поводов для сомнений и разочарований допущено в эфир не было. А у мамы не было времени и возможности интересоваться политикой ввиду жизненных обстоятельств.
Сохранить контакт с сыном и принять разочарование в своих идеалистических представлениях о политических лидерах страны помогло то, что для мамы Виктора близкие люди (отец и сын) были всегда на первом месте. Устойчивые семейные связи, настоящая душевная близость и открытость не позволили одержать верх манипулятивным установкам. Все осталось на своих местах: «Президент — нанятый большинством голосов администратор», «бить людей за их убеждения — плохо», «моя родина там, где хорошо моим детям», «если делают больно моему сыну, то я встану на его защиту».
Анастасия, студентка: «В какой-то момент я нашла себя на чемоданах и в поисках дома»
— Мои родители работают в правоохранительных органах, наш конфликт случился в силу того, что мы с ними находимся на разных сторонах баррикад. К тому же я учусь на историческом, наш факультет всегда считался оппозиционным. Хотя сейчас я считаю, это уже вопрос не оппозиции, а всего народа, поэтому не стоит его так называть.
В семье мы часто спорили под чашку чая про разные пути развития в Беларуси, и мои родственники занимают пророссийскую позицию. Они искренне верят, что без Путина у нас нет будущего. В преддверии выборов мы стали обсуждать политику еще чаще и даже пришли к общему знаменателю, что перемены нужны. Мне кажется, что коронавирус и отношение к нему со стороны правительства здорово повлияли на позицию родных. Но потом что-то произошло, их словно заговорили. Они стали транслировать мне, что белорусская оппозиция — ужасная, что я ничего не понимаю и так далее.
Когда начался сбор подписей, я поставила свою за всех, кроме одного. А когда наших кандидатов не зарегистрировали, мама сказала: «Ну что, твоему Карлсону пришел конец?». Меня это так расстроило. Я стала у нее спрашивать, почему она так говорит, неужели мы живем хорошо?
Июль прошел спокойно, мы мало виделись с родителями. Но когда наступил август, моя мама старательно начала намекать, что мне надо уехать из города. Я начала подозревать, что случится что-то плохое. 9 августа я накрасилась, надела лучшую одежду, надела ленточку и пошла в школу голосовать. В глубине души я понимала, что вряд ли стоит ждать хорошего, но надежда во мне еще жила. Я помню, как шла по улице и услышала, как вовсю играет «Перемен» Цоя. На скамеечке сидел мужчина и улыбался, показал мне знак «виктории», и я ему тоже улыбнулась.
На самом участке я демонстративно посмотрела на свет свой бюллетень, чтобы там не было никаких пометок, потом проголосовала за Тихановскую, сделала фото, сложила его гармошкой и закинула в ящик. Но, кажется, уже в этот момент нахлынуло понимание того, что это мое конституционное право и что мой голос украдут.
Вечером мама отвезла меня за город к бабушке, я там была до вторника. Там я услышала про эти 80 процентов по телевидению, а потом включили интернет, и я увидела, что происходило 9, 10 августа. Это дикость! Я скинула маме видео, но она ответила, что это фейки и промывка мозгов.
С тех пор мы начали сильно ругаться. Мама и отец стали смотреть на меня как на врага. Все чаще я начала слышать, что они от меня отрекаются. Родители забирали у меня ключи от дома, чтобы я не могла выйти на марши. В какой-то момент мы перестали разговаривать вообще, а потом я нашла себя на чемоданах, обзванивающей друзей, которые могли бы меня приютить. Сейчас у нас все более или менее, я живу вместе с ними. Мы просто молчим и стараемся избегать политических тем.
Комментарий психолога: родители Насти — любящие и заботливые. Основная их боль в том, что они оба являются «заложниками системы». Давление идеологической обработки, с одной стороны, неверие в возможность приспособиться к новой жизни (вернуться к профессии мирного времени, если такая вообще имеется, — значит обоим начинать с нуля, работать за гроши), с другой стороны, и информированность о реальном уровне насилия против протестующих и возможное участие в подготовке к нему — с третьей. (Слова матери о «фейках и промывке мозгов» вызывают сомнение — они должны знать реальную ситуацию, но тогда нужно найти происходящему разумное объяснение для дочери, которое она примет).
Родители не выглядят неосознанными. Им действительно страшно. И за себя, и за дочь. Ситуация вызывает искреннее сочувствие каждому из членов семьи. Не зная подробностей, обстоятельств и условий формирования личности обоих родителей, я не берусь строить предположения о том, почему они не покинули силовые структуры до начала жестких разгонов мирных демонстраций. Ясно только, что они не чувствуют себя в безопасности и берегут дочь, как могут и умеют. Стоит поисследовать, как складывались отношения с их родителями, Настиными дедушками и бабушками, можно ли было противостоять авторитетам, спорить, не оправдывать ожидания и при этом быть уверенными в защите и поддержке. Есть сомнения в этом.
Что можно сделать в этих обстоятельствах: психологическая разгрузка каждому члену семьи отдельно со специалистом. Желательно в индивидуальном, а не групповом формате. Удержанные переживания могут быть слишком тяжелыми.
Историй и вариантов семейных разладов на политической почве гораздо больше, чем мы здесь собрали. Каждый случай уникален и закономерен одновременно. Индивидуальные и межпоколенческие психологические травмы влияют на наше восприятие текущих событий, на нашу готовность отстаивать свои интересы с допустимым внутри каждого из нас уровнем агрессии (не путать с насилием).
Психологическая реабилитация нужна уже сейчас обеим сторонам противостояния и понадобится в еще большем объеме позже. Когда все устанут держаться и крепиться ради приближения «светлого будущего», которое у каждого свое.
По просьбе читателей, которые боятся усугубления семейных отношений, мы изменили их имена.
Источник