Как правило, люди публичные не особо охотно рассказывают о темных сторонах своей жизни. Алексей Шевченков прошел через многое, но вовремя сумел остановиться. И сейчас считает, что в любом человеке можно найти что-то хорошее, светлое — и помочь ему оттолкнуться от дна. Видимо, еще и поэтому он нередко берет в руки гитару и едет выступать по тюрьмам.
— Алексей, расскажите, зачем вам нужны эти выступления в местах не столь отдаленных?
— Там тоже люди сидят, надо и их поддержать, как-то пообщаться. Я вам расскажу удивительный случай, когда я понял, зачем, собственно, занимаюсь этим делом. Я приехал, это была Тверская колония, мои первые выступления в тюрьме. Прикрыл глаза уже посреди концерта, пою песню какую-то. Открываю, пою и вижу, что среди рядов кто-то упал и ноги так и пульсируют. У меня мысль: пырнули что ли человека ножом? И тогда я остановил концерт, начали подтягиваться охранники. Я стал со сцены говорить какие-то очень простые слова: «Ну что вы за люди такие?! Вас ждет дома, наверное, мама, она вас любит, у вас наверняка дети, который за вас переживают. Неужели вы не можете жить по человеческим законам?». Так и продолжал произносить какие-то простые вещи, даже наивные. Но вы не представляете, что произошло. Они слушали, как дети. А я смотрел на них. Я вдруг увидел совершенно другое их преображение. И вот тогда я понял, для чего я этим занимаюсь. Ясно, что многие забудут все уже завтра. Но один-два человека услышат, они точно уже чуть-чуть изменились, потому что я видел, насколько нужны им эти слова. Насколько нужен дом. Как важно ощущение, что их не выбросили за борт. Что в них так же верят, как в обычного нашего обывателя. Это самое важное. Нельзя человека опускать просто и давить. Если он, конечно, не какой-то супер злодей. Но если просто где-то оступился, надо помочь ему.
— Но считается, что можно покаяться, и грехи отпустят.
— Каждый человек когда-нибудь да покается. Придет момент, когда что-то защемит: а что же я натворил-то? Но тем не менее, надо быть внимательней друг к другу. Тогда наша страна будет процветать. Наступил кому-то на ногу, скажи: «Извини, пожалуйста, дружище». Кого-то где-то подрезал, нажми на кнопку, извинись. Не нужно догонять. Ты что, такой смелый, такой сильный в этом мире, что ли? Я по-человечески общаюсь. Извинение и внимание дает тепло другому человеку. Обнимись и скажи: «Брат, я что-то там накосячил, извини». Да мы же будем в счастье купаться, это ведь так просто. Но чаще происходит иное — мы боремся за свой статус. И обратите внимание, ведь все, кто обладает большими финансами, в большинстве своем, — наглые и со свинскими поступками. Почему человек сбил человека, есть даже видео этого, а его освобождают? Так у него просто мама судья.
— Вот вы про извинения говорили, а между тем сами дрались с Сергеем Шнуровым. Что это была за история?
— Да это просто алкоголь! Я решил поддержать человека. Тогда Шнурову не давали бухла, потому что завтра съемки должны были состояться — боялись, что он чуть-чуть переберет и все сорвет. А к тому времени уже сам перебрал. Но за мной никто не следил. Вот я и подумал: пойду, отнесу ему напиток. Мы с ним не были еще знакомы. Но что-то пошло не так. Произошел конфликт. Мы с ним через полгода потом встретились в Минске, поговорили. Знаете, когда люди знакомятся при таких конфликтных ситуациях, как правило, потом становятся хорошими друзьями. Такое часто бывает. Мы, конечно, с Сергеем не друзья, но сохраняем нормальные, добрые отношения.
— Вы спокойно рассказываете, что «перебрали» и что конфликт был под воздействием алкоголя. Но я слышал, что вы сейчас не пьете. Что стало причиной?
— Да, признаюсь: по той улице я больше не хожу. Есть люди, которые умеют выпивать, и, слава Богу, я даже завидую им, но таких крайне мало. Большинство тех, кто пьет, пьет сильно. Я как-то давно не ездил по регионам, а тут недавно опять проехался. Насмотрелся, как народ жестко пьет. Я считаю, что это трагедия, думаю, это страшнее, чем марихуана. Это мое личное мнение, но нужно пересматривать закон и наказания за преступления в состоянии алкогольного опьянения. Алкоголь напрочь убивает разум. И ведь почему-то никто не говорит, что он так же страшен, как и тяжелый наркотик. А это так. И я могу это честно сказать, потому что я бывший алкоголик. Конечно, бывших не бывает, как говорят, но с 2006 года я не пью. Я могу от себя еще добавить, что это сильное зло. Сильнее, чем марихуана, поскольку он в свободном доступе. Люди накидались, напились и пошли делать темные дела. Это очень острая тема и очень тонкая. К сожалению.
— Все-таки спрошу еще немного про алкоголь. Действительно вы в пьяном виде жили на улице?
— Было такое. Я тогда служил в театре Джигарханяна. И он меня запретил пускать ночевать в театр. Тогда я и потерял все документы, где-то недели три жил на улице. Да, время такое было, если сейчас мне скажи: «Пройди этот путь!», я, наверное, не прошел бы. Потому что трезвый человек не может жить на улице, прятаться в кустах. Тем более, тогда очень жестко было с регистрацией. А к вечеру ты алкоголем себя накачаешь, чтобы было уже по барабану, где спать. Найдешь себе какой-нибудь кустарник, чтобы тебя милицейский патруль не нашел, там и спишь. Утром просыпался часов в восемь, шел в театр, умывался. Но был один случай, когда я проснулся в бочке. Я не помню, как туда попал, но полагаю, что, наверное, когда хотел спать, нашел именно это укромное место, чтобы патруль меня не нашел и не забрал в обезьянник. Но я проснулся там в каком-то ужасном положении. Сейчас иногда, конечно, вспоминаю это.
— Вы ведь называли театр Джигарханяна своим домом. Это потому, что там жили какое-то время?
— Когда пришел Армен Борисович, мы начали строить этот театр. Он создавался при мне, я даже жил в нем. А жил я там, потому что, как я уже говорил, мне негде было жить тогда.
— А почему ушли из театра Армена Джигарханяна?
— Там завелась, так скажем, паршивая овца. Джигарханян просто позволил этой женщине многое. Мы радовались, что у него появился друг. Все хорошо относились к этому. Но он позволил ей влезать в творческий процесс, что и привело к большим конфликтам, потому что ее никто не воспринимал серьезно. Она придет, что-то там поумничает: «Давайте на пианино, давайте стишки, опять давайте на пианино». Какую-то чушь несла. Все ее посылали, естественно, на три буквы: «Да иди ты». Армен Борисович это понимал, но… Он же напрямую не скажет, что мы ее обидели, поэтому где-то слева-справа начинал чуть-чуть такие тоже каверзы делать. Так, немножечко, как мщение за то, что мы ее не воспринимаем серьезно. Но тем не менее, что сложилось, то сложилось. Конечно, у меня очень сильный осадок остался до сих пор, потому что для меня это был не просто театр, он был моим домом.
— Можете сейчас вспомнить, что когда-то повлияло на ваше желание стать артистом?
— К своему возрасту я пришел к мысли, что у каждого человека есть свое предназначение. Как бы это ни звучало смешно, но я стал в это верить. Я ведь еще в школе не учился, а уже мечтал быть актером. Я был ребенком и не понимал специфики этой профессии, но уже перед зеркалом кривлялся. Я имею в виду, проигрывал какие-то сцены из просмотренных фильмов. Мне это очень нравилось, я уже где-то внутри понимал, что буду артистом.
— Верили?
— Я не очень верил. Я рос в маленьком городке и учился не очень хорошо, и в какой-то момент пришел к мысли, что вряд ли стану актером. Когда я стал чуть-чуть старше, то играл в футбол, и, конечно, зацепился за эту идею: мне нравилась игра и какие-то свои успехи у меня в ней были. Но потом пришел момент, когда Господь сверху сказал: «Так, ну чего, побаловался, хватит. Давай занимайся своим делом, которое тебе предназначено».
И я пошел поступать в институт, опять же решился для того, чтобы не переживать и не печалиться потом, что даже не попробовал. Но это не было лотерейным билетом. По ходу моей жизни в студенчестве и уже в профессии были какие-то вещи, которые подчеркивали то, что это мое дело. Наверное, так было, когда я пришел в военкомат. Я тогда потерял все документы. И меня, думаете, встретили там с распростертыми объятиями? Нет, сказали, вот беглец появился, сейчас в армию пойдет. А я и не бегал. Мне было по барабану, я был человеком достаточно спортивным, служили в то время все в своих областях, в своих районах, то есть, меня это не пугало. Другое дело, что я всегда боялся упущенного времени.
Так вот, когда я пришел в этот военкомат, в тот самый миг по лестнице спускался наш военком, он и произнес: «Что у вас здесь за шум?» Взял мое дело, а его подчиненные говорят: «Беглеца поймали». Он взглянул на меня и говорит: «Да ты у Муратовой снимался». В то время были кассеты с Жан-Клод ван Даммом, Шварценеггером и так далее. А о Кире Муратовой вообще не слышали. Я тоже не слышал бы, если б не снимался. Тогда я понял, что он почитатель ее творчества. Он произнес: «Давайте сейчас делайте ему приписное». А мне: «Потом приедешь, накроешь поляну. А сейчас давай работать, своим делом заниматься». Вот так он меня благословил. Низкий поклон, до сих пор вспоминаю этого человека, который, ну, поверил, что ли, в меня.
— Вы ведь закончили театральный в те годы, когда кино не снималось. Как удавалось верить в себя, в свою профессию?
— Да, это так. В те годы театры в Питере, где я учился, работали, но ничего не платили, никого не брали, в театре все вообще стояло. Опустела наша сфера. В Москве тоже ничего не происходило, так — каких-то два фильма где-то снимут, на этом и все. Но мне повезло, тогда Пол Павликовский делал картину под названием «Стрингер» с Сергеем Бодровым, мне посчастливилось поучаствовать в этом фильме. Я как раз закончил театральный в Питере. Поскольку снимали в Москве, меня сюда привезли и сняли здесь квартиру. Естественно, что таким образом мне это помогло как-то зацепиться. Походил по театрам в свободное время, где-то попытался показаться, даже были какие-то успехи. Но сначала я попал в театр в подвале, и я был этому очень рад, хотя на тот период мне хотелось театр с колоннами. Я еще молодой был, студент, много чего не понимал. Думал, что подвал — это же не театр. Хотя покойный Валерий Иванович Белякович был выдающимся мастером, большим и великим режиссером и вообще личностью. Таких, я думаю, сейчас нет. И то, что он меня тогда пригласил в свой театр, стало большим событием для меня. В итоге режиссер смог сделать Московский театр на Юго-Западе одним из лучших в нашей стране.
— Ваши юношеские интересы сильно изменились с годами?
— Сегодня, конечно, они стали больше похожи именно на мои интересы. Раньше были какие-то идеи: эх, сейчас бы денег. Но нет, сейчас дело даже не в деньгах, сейчас нужен дом, делать там что-то.
— Вы ведете уединенный образ жизни?
— За все время, когда я мечтал быть актером, во мне еще сидела одна черта. Я всегда знал, что буду жить в лесу. Я сейчас с этим сталкиваюсь, потому что меня действительно тянет в уединение, и я так понимаю, что уединение — это вообще опасно. Интересная вещь, к нему очень легко привыкаешь. Конечно, для меня уединение — это золото. Это накопление энергии, поиск новых идей, это вообще какая-то связь с природой. Поэтому для меня это очень важно. Как во мне это уживается, до сих пор не могу понять: ты публичный человек, у тебя профессия, а другой стороны, ты хочешь жить в лесу. Где здесь середина? Но как-то справляюсь, потому что творческим людям необходимо уединение. Чтобы немножечко шелуху с себя как-то почистить, подумать, помыслить, послушать.
— В кино у вас много злодеев и преступников, почему, на ваш взгляд?
— Я думаю, фактура, конечно, природа. Другое дело, что мне всегда действительно было интересно идти против течения. То есть мне всегда хотелось быть человеком, который показывает какие-то положительные примеры посредством своего персонажа. Примеры, которые могут рассказать о чем-то нужном, дать людям надежду. Я понимаю, что это высокие слова, но я стараюсь к этому стремиться, немножечко становиться объемнее. И мне с начала моего творческого пути всегда попадались отрицательные асоциальные люди, но опять же, повторюсь, мне они были интересны. Мне было интересно показать человека, показать не зло, добро, плохое, хорошее — нет. Мне интересно было показать, почему человек так живет, что у него произошло. Проанализировать, потаскать внутри себя душевные качества, мозговые, как-то все сложить, вспомнить свои манки, сопоставить все. И в итоге сделать объемный персонаж. А когда предлагают пьющего человека, который бьет свою семью, то дело не в том, что он плохой и отвратительный тип сам по себе. Дело в том, что он плоский. Он просто выписан халтурно. Мне это неинтересно.
Другие новости по теме...
— Вам интересна была роль Иуды в фильме «Иуда» режиссера Андрея Богатырева?
— Скажу откровенно: это была единственная в моей жизни работа, когда я по-настоящему вкладывался, когда отложил все дела. Отложил телефон, слава Богу, мы были тогда на Мальте, меня никто не беспокоил. Каждый вечер я сидел перед зеркалом, ходил, гулял по Мальте. Я прикидывал его шкуру на себя, его аналитику. Наверное, для меня это было очень знаменательным моментом.
— Это правда, что вас взяли на роль без проб? И что вы даже обошли Дмитрия Нагиева?
— Да, меня хотели брать изначально и взяли без проб. Хотя не могу сказать, что я обошел Дмитрия. Если Нагиева бы поставили как медийного актера, я думаю, что эта история сложилась бы иначе. Просто решили не отталкиваться от медийности, известности. Вообще в фильме участвовало много людей, которые не были актерами. Но это тоже я отношу к судьбоносному моменту. У меня был театральный курс в Питере, по-моему, третий или четвертый. Я тогда прочитал произведение Леонида Андреева «Иуда из Кариота». И оно вызвало у меня невероятный шок. Я тогда был очень набожным человеком, но я вдруг увидел в этом правду. Ту правду, которую всегда затирают как-то, не договаривают, и дело не в том, что она изменилась. Мое мнение: просто мне дали информацию, дали возможность многое понять. И тут по истечению многих лет мне предложили этого персонажа. Я уже забыл то произведение, которое во мне сидело, когда мне предложили попробоваться на Иуду, все всколыхнулось, я так обрадовался. Порадовавшись, я подумал, что навряд ли пройду. Потому что есть медийность, есть актеры, которые поинтереснее могли бы это сделать, но я познакомился с режиссером Андреем Богатыревым, мы поговорили, но ничего не стали делать. Расстались. Мне позвонили через два дня и сказали, что я утвержден. Хотя много актеров пробовалось на эту роль, очень много. Наверное, произошел тот судьбоносный момент. Я чуть-чуть верю в это.
— Вы постоянно говорите о судьбоносности, вы верующий человек?
— Да, я верующий, но не воцерковленный. Это разные вещи, на мой взгляд. Вера должна находиться в тебе тихо и спокойно. Не кичись, не кричи, я не верю тогда вам. Это потому, что не кричат о сокровенном. Так я считаю.
— А что значит ваше выражение, что вы никогда не оставите своих близких людей?
— Опять же подчеркну, как бы не складывалась жизнь, я никогда не оставлю своих близких людей, будь это вчерашняя жена, завтрашняя, мне кажется, это плохо. Мы с тобой пожили, я в другую влюбился, до свидания, у меня здесь такого нет.
— К чему сегодня склонны ваши дочери?
— Я всегда говорил: «Если захотите в актрисы, вы мне скажите, я с вами позанимаюсь, буду рядом с вами. Все, что смогу, я вам дам». Но старшая Варвара сначала сказала: «Не-не-не, пап. Я буду режиссером». Она насмотрелась на эту работу, приезжая ко мне на съемки. Увидела верхушку айсберга и подумала, что командовать на площадке будет очень удобно и классно. Но со временем она поняла, что не все так просто, и пошла в журналистику. Поступила на бюджетные подготовительные курсы в МГУ. Она мне тогда сказала: «Пап, я, в принципе, может быть, журналистом не буду. Но мне надо поднабраться опыта для того, чтобы стать режиссером». Я тогда подумал, мозги-то как работают у ребенка правильно. Ведь режиссерам надо прежде всего иметь, на мой взгляд, богатейший опыт жизни.
— Как вы общаетесь с детьми?
— Замечательно. Я их очень понимаю. И я не хочу делать выбор. У меня нет детей чуть-чуть любимей, чуть-чуть менее желаннее. И все, что я могу сделать, я для них пытаюсь делать. Да, с кем-то из их мам не сложилась жизнь, но это мой выбор и мои ценности. И как я буду дальше с этим жить, как я буду это переживать, уже мои личные сокровенные вещи, но я никого из своих близких никогда не оставлю.
