16 февраля в Доме Ильи Остроухова открылась «панорамная» выставка о романтизме в русской литературе. Четыре зала старинного особняка в Трубниках устроители проекта посвятили основным жанрам, заполнив музейное пространство бесценными предметами, принадлежавшими великим писателям, прижизненными изданиями классики и пугающими до дрожи цитатами и иллюстрациями. В отделе ГМИРЛИ неподалеку от Нового Арбата побывал корреспондент «МК».Проект «От элегии до хоррора: эпоха романтизма в России» у литературного музея получился не сугубо литературным — и все благодаря взаимодействию с другими столичными музеями, в том числе Палеонтологическим.
«Альфой» или символическим «гвоздем» выставки следует признать слепок черепа териодонта — в подписи к окаменевшим останкам древнего хищника сообщается, что именно во времена романтизма (конец XVIII – первая половина XIX веков, в Российской империи пик пришелся на 1810-1830-е годы) началась «охота на динозавров». Только тогда на них впервые посмотрели как на свидетелей исторического прошлого Земли, а не как на кости библейских исполинов.
В литературе, собственно, отражение это на нашло. До «Затерянного мира» Конан Дойла и «Плутонии» Обручева оставалось целое столетие — но как иллюстрация революционности романтизма череп работает идеально.
Романтики «добили» те идеалы, которые не смогли одолеть творцы Ренессанса, подхватили отдельные тенденции сентиментализма (любовь к руинами и кладбищам
— «Сельское кладбище» Жуковского — прекрасный тому пример, где
Под кровом черных сосн и вязов наклоненных,
Которые окрест, развесившись, стоят,
Здесь праотцы села, в гробах уединенных
Навеки затворясь, сном непробудным спят.).
А также продолжили «возвращение к природе» и бунт против существующего миропорядка
Притягательные для Жуковского, Пушкина или Баратынского руины, заброшенные старинные дома, дикие леса или «естественные» сельские пейзажи как место прогулки и поэтического созерцания на выставке представлены в иллюстрациях и картинах позапрошлого века. Конкретно прогулка воплощена в подлинной трости Ивана Тургенева — писателя, скорее вышедшего из романтизма, чем пребывающего в нем, но ценности экспоната эта тонкость не снижает.
Исторической повести как ключевому жанру посвящен второй из залов — там очень много Наполеона и его главного победителя — «одного для всех императора» Александра I. Из ценных предметов — полный вариант так называемой «Теребеневской азбуки» («В подарок детям в память 1812 года») — комплект карикатурных карточек о разгроме и изгнании французов из России. Здесь же — редкая книжечка 1812 года «Наполеон в плену на острове святой Елены», прижизненное издание Оды Степана Васильевича Руссова Александру «на случай низвержения Наполеона).
Подробно на наполнении зала, посвященному элегии, я останавливаться не буду: но совершенно поразили выставленные там живописные работы поэта Константина Батюшкова «басенной» тематики: «Птицы на ветках», «Буйвол и радуга», «Птицы и виноград». О том, что Михаил Лермонтов, или, скажем, Тарас Шевченко были еще и художниками, знают все, как и о том, что Александр Сергеевич имел привычку рисунками и шаржами украшать свои рукописи. Но Батюшков-художник для кого-то станет настоящим открытием.
Но мы движемся к самому интересному.
Третий зал проекта — затемнен, стены его покрывает черный бархат, свисающий «хлопьями» также с люстры. Пугают нас не просто так — в европейском романтизме это делал Гофман, в русской — Гоголь, Пушкин, Погорельский. Да, именно они — родоначальники отечественного хоррора.
Страх и ужас царят в петербургской повести «Портрет» Николая Васильевича: там фигурирует картина, в которой заключена душа ростовщика, разорившего и погубившего тем многих людей (иллюстрации к произведению — действительно страшные).
Самую жуткую повесть Пушкина — «Гробовщик» про пришедших в гости к главному герою покойников, на выставке не вспомнили, зато показали книгу Владимира Титова «Уединенный домик на Васильевском», созданную по пушкинскому сюжету, где земные дела людей вмешивается нечистая сила.
«Ей показалось, что холодная рука гладила ее по лицу… она вскочила. Перед образом горела лампада, и в комнате не видно было ничего необыкновенного; но сердце в ней трепетало от страха: она внятно слышала, что кто-то ходит по комнате и тяжело вздыхает… Потом как будто дверь отворилась и заскрипела… и кто-то сошел вниз по лестнице» — это уже цитата из сборника «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» (повесть «Лафертовская маковница») Антония Погорельского, причем ее нанесли белыми буквами на черную гладь странного зеркала.
Удивительно, но и для Антония Алексеевича, и для Гоголя (здесь мы выходим уже в заключительный зал, он светлый — но с черными воронами на стенах) местом мистическим и таинственным были малороссийские земли.
Литографии к «Вечеру накануне Ивана Купала» со светящимся во мраке цветущим папоротником, с населяющими ночной лес темными сущностями заставляли наших предков испытывать ужас. Это тебе не сказка Ершова: жар-птица, живой остров, говорящая лошадь — волшебство — да, но с возрастной градацией «0+».
А нужно понимать, что хорроры Стивена Кинга или «Кошмар на улице Вязов» не возникли в пустоте, они прочно стоят на готическом романе, романтической повести и поэме, ведут свою родословную от фольклора и мифа.
Отвечать на вопрос, почему в какой-то момент человеку понадобилось пугать самого себя — не задача этой статьи.
Но нельзя не упомянуть, что не только динозавры были подняты однажды из праха на Свет Божий. То, что народные сказания, верования, предания и обряды, сам живой русский народный язык — бесценное сокровище, в нашей стране первыми по-настоящему осознали деятели романтизма. Гослитмузей носит имя Владимира Даля — луганского сына обрусевшего датчанина, который всю жизнь посвятил собиранию слов, о чем тоже рассказывает выставка. Почвой для этого русского гиганта библейского масштаба послужила опять-таки «революционная» романтическая эпоха.
Другие новости по теме...
